так. На этот раз, когда придет схватка, сделай вдох и медленно выдохни. Пока не тужься.

Три часа спустя ничего не меняется. А-ма откидывается на спинку стула и крутит браслет с драконом на запястье, размышляя.

– Думаю, нам нужно позвать жреца и шамана.

Мать и тетя Цыдо замирают, словно олени, замеченные в лесу.

– Рума и нима? – В голосе матери Цыдо явственно звучит паника.

– Да, немедленно, – приказывает А-ма.

Через десять минут а-ма Цыдо возвращается с двумя мужчинами. Те не теряют времени. Нима погружается в транс, но боль Дэцзя не просто не ослабевает, но и усиливается. Ее глаза по-прежнему закрыты. Я не могу представить, какие ужасы она видит сейчас за сомкнутыми веками.

Мучительная агония. Я с облегчением понимаю, что не каждая женщина проходит через подобное.

Наконец нима возвращается к нам.

– Ошибку нельзя скрыть. Дух оскорблен, потому что Дэцзя допустила ошибку, когда совершала подношение предкам.

Нима не уточняет, в чем именно заключалась ошибка, но это могло быть что угодно. Мы делаем подношения горам, рекам, драконам, небу, а еще нашим предкам. Подношения как-то связаны с едой, возможно, пища не была разделена на кусочки должным образом или собака утащила часть подношения и сожрала под домом.

За дело берется рума. Он просит яйцо, но не то, что лежало на коврике, а новое.

– Сырое, – требует он. Яйцо приносят, и он трижды проводит им над телом роженицы, обращаясь к духу. – Больше не ешь и не пей в этом доме. Возвращайся в свой. – Он кладет яйцо в карман, а затем обращается непосредственно к Дэцзя: – Ты уже так долго не можешь разродиться, что настал день Буйвола. Буйволы помогают людям в работе. Теперь дух дня поможет тебе очистить комнату от дурной энергии.

Дэцзя стонет, когда свекровь и А-ма помогают ей подняться. Она не может стоять прямо. Дэцзя тащат через всю комнату к метле. Я открываю рот, намереваясь что-то возразить, но А-ма замечает это и бросает на меня такой строгий взгляд, что мой рот тут же захлопывается.

Я беспомощно стою на месте, пока нима и рума следят за тем, чтобы Дэцзя подмела все углы. Под рубашкой она обнажена, по ногам стекает кровавая жижа. Когда нима и рума убеждаются, что комната свободна от злых духов, они уходят, прихватив с собой подарки – деньги, рис и яйцо.

– Хватит ли у тебя сил сесть на корточки? – спрашивает А-ма, когда Дэцзя опускается на родильный коврик. Та поскуливает, но принимает нужную позу. – Представь, что ребенок выскользнет из твоего тела, мокрый и гладкий, будто рыба.

Звуки, которые издает Дэцзя, ужасны, как будто кто-то душит собаку. А-ма продолжает подбадривать ее и массировать отверстие, через которое выйдет ребенок. Для меня все кажется кровавым месивом, но я не отворачиваюсь. Просто не могу после того, как разочаровала А-ма. Она сделала мне подарок, и я должна постараться продемонстрировать свою состоятельность. Тело Дэцзя сжимается, словно пружина, выдавливая ребенка наружу. Затем, как и говорила А-ма, младенец выскальзывает на коврик. Дэцзя валится на бок. Старшие женщины смотрят на новорожденного. Это мальчик, но никто не торопится дотронуться до него или взять на руки.

– Считается, что ребенок по-настоящему родился только после того, как трижды заплачет, – объясняет А-ма.

Мальчик гораздо меньше, чем я ожидала, учитывая, каким большим был живот, пока он находился внутри. Мы принимаемся считать: десять пальцев на ногах, десять на руках, две ноги, две руки, одинакового размера, никаких бородавок, ни заячьей губы. Он идеален. До меня доходили слухи, что если бы младенец оказался «отбросом», то Цыдо пришлось бы…

Наконец малыш издает крик, словно птица из джунглей.

– Первый крик – благословение. – А-ма произносит ритуальные слова.

Мальчик втягивает воздух в легкие. На этот раз его крик сильнее.

– Второй крик – призыв души.

Затем раздается пронзительный вопль.

– Третий крик говорит о продолжительности жизни.

А-ма улыбается, берет младенца на руки и передает бабушке. А-ма завязывает нитку вокруг пуповины ребенка и перерезает ножом. Дэцзя тужится пару раз, и на родильный коврик вываливается липкий красный сгусток, который акха называют «другом ребенка», то есть послед. Его откладывают для Цыдо, поскольку нужно закапывать послед под домом родителей, прямо под алтарем предков.

А-ма переводит дух, собираясь дать малышу временное имя, чтобы злые духи не забрали его до того, как отец даст ему настоящее, как вдруг Дэцзя снова стонет. Выражения лиц женщин говорят о том, что случилось что-то ужасное. Дэцзя прижимает колени к груди и сворачивается в клубок.

А-ма ощупывает ее живот, затем быстро отдергивает руки, будто обожглась.

– Близнецы, – произносит она. – Человеческие отбросы…

Тетя Цыдо в ужасе закрывает рот рукой. Мама Цыдо роняет первого ребенка на пол. Тот судорожно втягивает в себя задымленный воздух, размахивая крошечными ручонками, как будто ищет мать. А что же Дэцзя? Ей так больно, что она не понимает, что случилось самое страшное, что могло произойти. Мать и тетя Цыдо уходят, чтобы сообщить Цыдо ужасную весть. Я переминаюсь на коврике, собираясь убежать, но А-ма хватает меня за руку.

– Останься!

Первый младенец лежит один, голый и незащищенный. Второй ребенок – девочка – появляется на свет быстро. Мы не трогаем ее. Не считаем ее крики.

– Близнецы – самое страшное табу в нашей культуре, ведь только животные, демоны и духи рожают сразу по несколько детенышей, – говорит мне А-ма.

– Одиночное потомство тоже противоречит природе. Если свиноматка рожает одного поросенка, то обоих нужно сразу зарезать. Если у собаки рождается один щенок, их тоже нужно немедленно убить. Мясо нельзя употреблять в пищу. В нашей деревне никогда не рождались близнецы, и это беда не только для матери, отца и родственников детей, но и для всей нашей деревни.

Снаружи доносятся крики и причитания. В комнату входит Цыдо. Слезы смешиваются с дождем на его щеках. Он несет миску, его пальцы разминают содержимое в диком ритме.

– Ты знаешь, что должен сделать, – горестно вздыхает А-ма.

Цыдо смотрит на Дэцзя. Лица обоих бледны. Она пытается сдержать рыдания. Не получается. Я едва могу разобрать ее слова.

– Мне очень жаль. Прости меня.

Цыдо опускается на колени возле первого ребенка.

– Закрой глаза, – велит мне А-ма. – Тебе не нужно это видеть.

Наконец-то меня помиловали, но веки отказываются закрываться.

Слезы Цыдо капают на малыша, который все еще корчится и плачет, странно икая. Дэцзя наблюдает за мужем, а в ее глазах плещется печаль. Я с изумлением наблюдаю, как он зачерпывает из миски смесь рисовой шелухи и пепла и осторожно, даже нежно засовывает в рот и ноздри сына. Несколько отчаянных